|
|
Сталинский ампир
12 червня 2001, вівторок
Поширити у Facebook
 Евгения Семеновна Мирошниченко — личность мирового масштаба. Возможно, кому-то это утверждение покажется чересчур патетическим, но я все-таки буду на нем настаивать. Ведь не моя вина, что понятие это давно изъедено коррозией, засахарено и превращено в клише. А ведь в нем нет ничего бестолкового; оно — показатель высшего качества, и только. Другое дело, что мало найдется людей, к которым можно было бы его применить без лицемерия, лести или издевательской ухмылки.
При этом Мирошниченко отнюдь не балует слух круглобокими сентенциями. Ее взгляды могут показаться резкими, в чем-то ретроградными. Но не следует забывать, в какую эпоху она росла. Эта эпоха оставила на ней неизгладимый отпечаток; кажется, она впитала в себя всю метафизику советской власти. А, впрочем, кто из нас не впитал хоть каплю этого яда?
Мирошниченко — удивительный сплав типично советского деятеля искусства и грубоватого почвенника. Чеканная речь пересыпана шероховатыми перлами простонародья. Своей очаровательной громоздкостью она напоминает “сталинский ампир”, в который одет Крещатик, величественный, имперский, давящий и в то же время простой, аскетично-функциональный, как шуруп. Эта властная архитектура несет какой-то особый трагизм явления, состоявшегося не благодаря, а вопреки. В самом облике Евгении Семеновны — грохочущей манере прорекать, свинцовых паузах, стальной лирике глаз, изломе суровых бровей — можно увидеть потрясающее сходство с древнегреческим трагиком, вставшим на котурны в двадцатом столетии на горестной одной шестой части суши.
И все же из нее не вытравили любовь. Эта артистическая маска, куда на протяжении десятилетий слой за слоем ложился однотонный гранит правительственных концертов, не заслонила свет, бьющий глубоко изнутри. Душа ее по-прежнему щедра, пить из нее — не напиться, а голос — все также прекрасен. Это голос не триумфатора, но чудом спасшего — в условиях абсолютной мертвечины и паралича веры — душу свою человека. Голос милости Божией, голос как свидетель того, сколь феноменально живуча человеческая гортань — рупор сердца. Кто знает, может, именно это колоратурное сопрано было одним из тех явлений, что спасло homo sapiens от чего-то более страшного, нежели семидесятилетняя большевистская тирания.
В этом — подлинное величие дара Евгении Мирошниченко.
— Евгения Семеновна, хорошие музыканты, дирижеры, оперные певцы всегда презентовали культурный уровень общества, были своего рода витриной государства. Вы чувствуете себя визитной карточкой нынешней страны?
— Я чувствовала себя таковой в расцвете моей сценической деятельности. Тогда мой труд был очень ярок, заметен, имел спрос. Сейчас я предстаю в другом образе — как педагог. Этот труд станет заметен, когда мои воспитанники состоятся как певцы. Если кто-то поинтересуется, у кого они учились, их ответ и будет являться моей визитной карточкой.
— Перед вами прошли эпохи: Сталин, Брежнев, Горбачев, наконец, развал Союза и межвременье, в котором мы все ныне живем. Насколько изменились критерии восприятия оперы? Не отпала ли сама потребность в этом жанре?
— Боже упаси! Нет! У культурного слушателя, образованного человека отношение к опере не изменилось. Ибо потребность в высоком чувстве, которое несет сцена, невероятно сильна, без этого общество просто не может существовать. То, что сейчас принимается за культуру, есть сезонная музыка. Академическая же музыка играет на потайных, самых глубоких струнах души. Она останется вечной до тех пор, пока будет существовать человек. Вы задумывались над тем, почему мы ощущаем ценность исторических мест? Отчего нас так тянет прикоснуться к старинной архитектуре? Так и в музыке память времен отражена в полной гамме. И только малограмотные люди могут ставить под сомнение вечность оперного жанра. В конце концов, не любят они оперу — пусть не ходят. Мне их жаль.
— Насколько успешно вы сами интегрировались в современные условия? Есть ли структура, которая представляет вас на рынке?
— Мой рынок — это стены Музыкальной академии. Я получаю за свою работу определенную заработную плату, не более того. Но что делать? Конечно, я могла бы настаивать: моя работа стоит намного дороже, потому что труд педагога — каторжный труд. Школа у меня тяжелая. Я очень много требую. Мне не все равно, как студент стоит, какие у него руки, что у него в глазах. Когда в человеке заложен талант, он его ведет. Но бывает, что Господь дает голос и больше ничего. Скажу еще: большинство молодых людей, которые приходят ко мне, очень легкомысленные. Амбициозные! Думают, раз они в этих стенах, с них обязаны вылепить звезд.
— Это пережиток советского мышления...
— Спорный вопрос. Вы знаете, я далека от того, чтобы негативно отзываться о советском мышлении. Пока существовал Союз, на моем пути мне не встретился ни один равнодушный человек. Меня, как эстафетную палочку, передавали из рук в руки. “Эта девочка должна петь!” Я пришла в консерваторию из ремесленного училища, с трехклассным образованием, и меня приняли безо всяких экзаменов. И так было не только со мной. В советские времена не применялись такие жесткие условия, как сейчас, когда, случается, дают дорогу посредственностям, а даровитых “валят”.
— Неужели все было так по-честному? Вас ни разу не обидели?
— Меня? Боже упаси! Со мной возились, как ни с кем. Я расскажу только один случай. Знаете ли вы, что за неуспеваемость меня три раза исключали из консерватории? Политэкономия, истмат, диамат — я не хотела даже знать, что существуют такие дисциплины. Будучи изгнана в третий раз, я уже приготовилась спокойно сидеть в ремесленном училище, вышивать крестиком и забыть о карьере певицы. Но меня нашли... Был такой Гречуха, тогдашний Председатель Верховного Совета Украины. После одного из правительственных концертов, где я уже не пела, он поинтересовался: “А что это с Мирошниченко?”. — “Выгнали из консерватории”. — “Почему?”. — “Она не успевает по таким-то предметам”. Гречуха вызвал меня к себе и сказал: “Твой отец погиб на войне, верно? А он ведь знал, что ты хорошо поешь”. — “Конечно, знал. И хотел, чтобы я была артисткой”. — “Вот видишь! А ты так легко сдаешься. Давай-ка, возвращайся в консерваторию”. — “Но я не сдала таких-то предметов”. — “Иди, никто тебя об этом не спросит”. Так я вернулась в консерваторию и окончила ее. Но диплом мне не выдали. Я была принята в оперный театр просто так, за голос. Диплом получила уже будучи народной артисткой Украины. И считаю, что, коль Господь одарил меня талантом, а люди помогли его усовершенствовать, то теперь я просто не имею права не поделиться этим с молодежью. Это прямая моя обязанность, и, слава Богу, плоды моего труда мне видны.
— Наверняка ради искусства вам пришлось поступиться очень многим...
— Да, и, прежде всего, семейными интересами. Этим я очень и очень пожертвовала. Я, как могла, пыталась совмещать искусство и дом, но у меня ничего не выходило. Все-таки на двух стульях не усидишь, они, в конце концов, разъезжаются, и ты шлепаешься на пол. Но не об этом я сожалею. Увидеть достойную оплату человеческого труда — вот чего бы мне хотелось. Инженеры, врачи, учителя — все они оказались обижены. Я тоже терплю это в надежде, что тем, кто придет за мной, будет легче. Мы все ж таки строим новую жизнь! Но ведь даже генеральную уборку в доме невозможно провести за день. А для государства это годы. Надо просто ждать терпеливо, не дергаясь, не идя на поводу у авантюристов, которые играют на больных темах людей. Ведь я же своими глазами видела, как раздавали деньги тем, кто в Киеве митинговал. Подобный случай был, кстати, когда я ездила в Канаду: тамошние националисты подстрекали людей не идти на концерт. Они стояли с плакатами и что-то скандировали. Увидев это, наш импресарио стал доставать из карманов деньги и бросать прямо в толпу, уговаривая людей расходиться по домам. И что же? Через несколько минут там не осталось ни одного человека.
— Скажите, власть никогда не наступала вам на горло, вынуждая совершать поступки, за которые теперь неловко? Обычно у талантливых людей сложные отношения с властью...
— А какая сила могла ко мне примениться? Наверное, счастье мое в том, что я не имела никакого отношения к власти. Я просто была законопослушной гражданкой. И никогда передо мной ни одна дверь не закрылась. Наверное, мой пропуск во все сферы — мой талант. Тут есть еще один момент: в те времена театр был любим правительством. Все власть предержащие ходили в оперу: ладно там Сталин, Брежнев — весь украинский ЦК сидел в ложе, секретари обкомов, депутаты, члены Совета Министров... Они приходили не с телохранителями, а со своими женами. Это были их семейные вечера, по зову души. Они очень близко с нами общались и, естественно, выделяли талантливых людей. Такой дистанции между культурой и властью, как сейчас, не было.
— Евгения Семеновна, вот вы отстаиваете мысль, что искусство воспитывает. А становились ли лучше, щедрее, душевно богаче те партаппаратчики, которые приходили вас слушать?
— А как же! Высокое искусство влияло на их уровень культуры, нравственность, если хотите. В большинстве своем это были люди достойные, не равнодушные к тому, что происходило вокруг них. Ведь именно они устраивали концерты дружбы, дни культуры Украины в России, Белоруссии, Грузии, Армении... Тогда никому и в голову не приходило искоса посмотреть друг на друга, тем более занести нож. Господи, как это было прекрасно, и как я сожалею, что сейчас этого нет!
— Кроме поездок по Союзу вам дозволяли совершать и более далекие путешествия. Но, похоже, заграница вас не особо вдохновила. Вам действительно нигде не было лучше, чем здесь?
— Нигде! Есть категория людей, для которых родина там, где им хорошо. А я с улицы на улицу не могу без слез переехать. Для меня расстаться с двором, соседями — что вы! — это смерти подобно. Я такой человек. И потом: почему я должна уезжать? Здесь я всегда купалась в бесконечной любви публики. На какие материальные блага я бы все это променяла? Да, наши люди, и оперные певцы в том числе, уезжали и уезжают за границу. И что? Они покупают машины, квартиры, а дальше — тоска! Очень многие ее просто скрывают.
— А у вас нет тоски по чему-то несбывшемуся?
— Нет. Я только тоскую по своему селу и очень страдаю, что не могу построить там маленькую церквушку. Не имею средств... Когда-то у нас в селе была красивая большая церковь. В годы войны она служила прицелом для немецких орудий. Обстрел всегда начинался с нее. И сейчас там только земляная насыпь. И всем на это плевать. А у меня это, может быть, единственная боль. Село находится в семидесяти километрах от Харькова. Раньше оно называлось Графское; царица Екатерина некогда подарила его графу Гендрикову. Там была огромная усадьба. Когда моя мама была еще молода, в усадьбе жили потомки графа, которые очень любили искусство. Мама пела в их театре... Представляете, в селе был театр! Теперь нет ни театра, ни церкви, усадьба расхищена, да и село больше не называется Графским. Теперь оно — Первое Советское. О, как бы я хотела вернуть ему старое название! И как хотела бы, чтобы люди в том селе, где стоит стела с надписью “Здесь родилась Евгения Мирошниченко, народная артистка Украины”, были образованными, культурными. Для этого люди должны ходить в церковь. Они должны верить. Не мы придумали веру, не нам ее отменять... Впрочем, не думаю, что к моим словам кто-то прислушается. И это моя горечь и моя печаль.
— Вы стараетесь вести активный образ жизни: ходите в театр, на концерты, в том числе и на выступления поп-артистов, попадаете в светские хроники. Это у вас средство защиты или естественная потребность?
— Я стремлюсь увидеть, что сейчас привлекает наших культурных деятелей, нашу так называемую элиту. И должна сказать: то, что я вижу, меня часто разочаровывает. Настоящий певец — Василий Зинкевич, прекрасный голос — Тая Повалий. А чтобы назвать третьего, я бы уже задумалась.
— Вам приписывают употребление крепких выражений. Это тоже маска или вы такой жесткий человек?
— Это я употребляю, когда нужно. А по жизни, мне кажется, я добрый человек. Я выросла в доброте, ко мне всегда очень по-доброму относились, почему же мне не отдавать добром? Я люблю людей, и мне всегда больно, когда они выказывают свою безжалостность. Мне кажется, что человек соткан из добра. Все-таки он рождается на свет добрым. Другое дело, что за добро часто воздают злом. Даже есть такое выражение: “Не хочешь зла — не делай добра”. Кошмар! Не скрою: мне тоже воздавали злом. Часто предавали. Платили черной неблагодарностью. Но я всегда думала: “Ничего, я от этого не обеднела”. Будет у этого человека жизнь такая, какую он сам себе сделал. Нельзя построить жизнь на зле — это закон!
— Евгения Семеновна, в своем творчестве вы более чем состоявшийся человек. Мне кажется, в какой-то степени фраза, которую вы только что произнесли, во многом и определила вашу формулу успеха. Вы и от студентов своих этого же требуете: не просто демонстрировать свои вокальные данные, но отдавать публике любовь?
— А как иначе? Знаете, в чем разница между певцом и человеком, идущим по улице? Человек, идущий по улице, владеет разговорной речью. Но певец кроме разговорной владеет речью музыкальной. Только представьте себе: слово, одетое в музыку, смысл, обрамленный тончайшим мелодическим чувством, — какое это богатство, какая энергия! Я должна вам сказать: певец, который способен взять в руки зал, овладеть вниманием и мыслями слушателя, сделать так, чтобы несколько тысяч людей в один момент затаили дыхание, такой певец — экстрасенс. Великое счастье стоять на сцене и чувствовать, что воздействием своей правды ты не даешь вламываться в чью-то душу зависти и черствости, мстительности и двоедушию. А это значит, что зал, где каждый человек абсолютно добр, на несколько часов превращается в общество высшего порядка, которое на нашей земле мы вряд ли когда-нибудь создадим.
Автор: Владислав Сікалов
Виконавці: Євгенія Мірошниченко
Джерело: Столічні новини
|